— Видишь, Лиза, мы оба прожили в Германии пять лет. Но ты выучила немецкий, а я — нет!
— Зачем ты говоришь это?
— Я просто констатирую факт. Ведь это правда. Разве не так?
— Но почему ты констатируешь это таким раздраженным тоном?
— Эти брюки царапают мне кожу, — сказал Франк. — Из такой материи шьют конские попоны. Правда?
— Как только очутишься в Дании, купишь себе шикарный костюм для выходов в свет, — пошутил Паоло.
Но над его шуткой никто не посмеялся, и это удивило маленького человечка.
— Можете повернуться! — объявил Франк, натягивая куртку.
Все повернулись, и Франк улыбнулся присутствующим. Показалось, что к нему вдруг вернулось превосходное настроение.
— Понимаете ли, — начал он извиняющимся тоном, — я отвык от того, чтобы на меня смотрели. В тюрьме скорее отвыкаешь, чем приобретаешь новые привычки!
Выпятив грудь, он округлым жестом нахлобучил себе на голову фуражку.
— Идет мне форма?
— Ты похож на настоящего моряка, но не на немца, — заметил Паоло. — Вы не находите, уважаемый мэтр?
— Включи-ка радио, Лиза, — приказал Франк.
Она снова принялась крутить ручку настройки в поисках информации, но ничего не нашла и оставила музыку. Это был венский вальс с резко акцентированным ритмом. Взяв паспорт, Франк прошептал, листая его:
— Кстати, а как же меня зовут?..
Найдя имя, он проговорил его по буквам с ужасным акцентом:
— Карл Людрих!
Гесслер поправил его произношение.
— Если спросят ваше имя, а вы так произнесете его, вам с трудом поверят, что это — ваше настоящее имя.
Франк несколько раз повторил имя, и всякий раз Гесслер поправлял его. Наконец, ему удалось произнести его более или менее правильно, и адвокат сказал, что так может сойти. Франк спрятал паспорт в карман.
— А что вы делали во время войны? — спросил он у своего адвоката.
Гесслер поднял голову.
— Я был офицером. А что?
— В тюрьме я не осмеливался спросить вас об этом.
— Вас это так интересовало?
— Вы воевали в России?
— Нет, в Ливии.
— А во Франций?
— И во Франции тоже.
— Вам понравился Париж?
— Нет.
— Почему?
— Потому что там были оккупанты. Мне он больше нравился до войны и сейчас. Это — такой хрупкий город…
Слонявшийся без дела в углу склада, где горой лежали ящики, Фредди принялся рвать упаковку электрического бильярда.
— Ладно, — сказал Франк, — а знаете, что я делал во время войны?
— Что же вы делали? — спросил Гесслер.
— Я учился в лицее! Среди ваших клиентов были бакалавры?
— Случалось, — подтвердил адвокат.
Франк, казалось, расстроился.
— А я-то считал, что я единственный такой! — вздохнул он.
Спешно вызванный из комиссариата инспектор носил слишком длинное коричневое пальто и старую, потерявшую форму шляпу. Он осмотрел оба черных мотоцикла, записал их номера и, повернувшись к работавшим в туннеле людям, спросил:
— Кто-нибудь видел, как попали в лифт мотоциклисты?
Рабочие неуверенно переглянулись. Самый молодой из них, хрупкий паренек с лицам, усеянным веснушками, заявил:
— Я видел только полицейских…
Инспектор вздрогнул.
— Полицейских?
— Во второй половине дня в туннель въехал тюремный фургон. Его сопровождали два полицейских на мотоциклах…
Инспектору эта гипотеза показалась совершенно бессмысленной.
— Полицейские не — имеют привычки бросать в лифтах свои мотоциклы, — заявил он.
Все присутствующие разразились смехач, кроме покрасневшего молодого рабочего.
— И все же я думаю, что это именно их мотоциклы, — настойчиво сказал он, хотя голосу него при этом дрожал.
Его коллеги зашумели.
— Скажи-ка, Ганс, ты случайно не читал на ночь криминальный роман, и не запал ли он тебе в душу?
Эти саркастические замечания придали молодому человеку смелости, и он продолжил излагать свою точку зрения.
— Что-то показалось мне необычным в мотоциклах этих полицейских, — сказал он. — Обычно у них на руле висит белая табличка с надписью «Полиция». А у этих ее не было. И еще их мотоциклы были поменьше тех, на которых ездят полицейские. И потом…
— Что «и потом»? — настойчиво спросил инспектор.
— И потом на одном из мотоциклов не было одного грязеотражателя. Вот видите: на этом.
— У вас зоркие глаза, мой мальчик, — поздравил инспектор.
Ганс покраснел еще больше. Его коллеги больше не смеялись.
— Вы сказали, что эти полицейские сопровождали тюремный фургон? — продолжал инспектор.
— Да.
— Если они оставили свои мотоциклы во втором лифте, значит, они вышли пешком. Правильно? Расспросите о деталях на другом берегу реки.
Старший лифтер поднял телефонную трубку, чтобы связаться со своими коллегами из второго лифта. Теперь он жалел, что отпустил домой старого лифтера. Его показания могли оказаться заслуживающими внимания. На контрольном посту на другом берегу реки ему ответили, что, действительно, черный тюремный фургон выехал из туннеля около половины седьмого, но никакие полицейское его не сопровождали.
Инспектор напрягся.
— В этом деле есть что-то темное, — заявил он.
Набрав номер телефона своего комиссариата, он попросил соединить его с начальником. Было без десяти семь вечера. Снова пошел дождь.
Закончив распаковывать бильярд, Фредди зачарованно смотрел на него, как ребенок.
— Черт побери! Да это же бильярд! — воскликнул он.
— Если бы у тебя в башке было побольше извилин, ты мог бы догадаться об этом по форме упаковки! — отозвался Паоло.
Фредди судорожно распутывал шнур агрегата.
— Есть здесь где-нибудь розетка?
Порыскав вдоль стены, он отыскал две розетки, в одну из них был включен рефлектор для обогрева помещения.
Сидя на столе, прислонившись спиной к пустому чемодану, Франк краем глаза смотрел на Гесслера. Его смущали неподвижная поза адвоката, его углубленный в себя, безразличный вид. Парню казалось, что во время краткого отсутствия с адвокатом что-то произошло.
— А знаете, что я был отличником, — продолжил он. — Все призы по французскому языку были моими.
Стоя перед стеклянной дверью, Лиза смотрела на освещенный порт. Она казалась немного грустной. Молодая женщина предпочла бы, чтобы Франк не слезал со своего любимого конька. Его свобода слегка оглушала ее. Да это и понятно.
Вытащив из кармана ключи от машины, прикрепленные к цепочке брелока, Гесслер принялся вертеть ими.
— Когда я готовился к вашей защите, — сказал он, — я спросил вас о вашей молодости. Эти сведения могли бы дать мне дополнительные аргументы. Но вы ничего не захотели сказать ни мне, ни суду.
Франк задумался, скривив рот в горькой гримасе.
— У меня не было ни малейшего желания, — вздохнул он, — рассказывать о своей юности каким-то там людишкам, которые хватались за наушники всякий раз, стоило мне открыть рот.
— Понимаю, — отозвался Гесслер.
В глубине комнаты Фредди терзал новенький бильярд: его лампочки никак нё хотели зажигаться.
— У тебя есть немецкие монеты, Паоло? — спросил он.
— Нет, — ответил тот, пошарив в карманах, — у меня только крупные купюры. А что?
— Я должен дать пожрать этому бильярду.
Он наклонился, чтобы разобрать, что написано на медной табличке, привинченной над выключателем.
— Кто может дать мне монетку в один пфенниг? — спросил Фредди жалобным голосом.
Достав из кармана монету, Баум подошел к бильярду и сунул ее в отверстие; аппарат зажегся и начал потрескивать, как праздничный костер. Не обращая внимания на Фредди, Баум принялся играть.
— Ладно, не стесняйся, справляй свою нужду, приятель! — взорвался француз. — Бесцеремонный паренек, ничего не скажешь!
Паоло сконфуженно захихикал.
— Ладно, чего уж там, — ответил он, — в конце концов, не на твои же бабки играют, разве не так? Возьми другой бильярд, этого добра здесь навалом!
Ворча, Фредди последовал совету друга.
— Ты считаешь, что у меня есть время сгонять одну партию? — спросил он.
— Успеешь, — уверил его Паоло.
— Как ты сказал, который сейчас час?
— Только что я сказал, что было без четверти, а сейчас уже без пяти…
Рассеянно слушавшая их Лиза смотрела на Франка. Вдруг она спросила:
— За сколько времени этот корабль добирается до Копенгагена?
